— Ольга, хочу начать с двух ваших ролей в сериалах, недавно появившихся на «Кинопоиске», — «Алиби» и второго сезона «Последнего министра». Какой из персонажей вам ближе? Демоническая замминистра перспективного планирования Ксения Нечаева? Или Ольга Решетникова, образ которой во многом раскрывается через отношения с мужем, которого играет ваш супруг Евгений Стычкин?

— Я не могу сказать, кто мне ближе, они абсолютно разные. Вы вытащили две очень важные роли из довольно большой за последние шесть лет моей фильмографии. Оба образа отчасти моего авторства. Нечаеву я придумывала, заимствуя у своих влиятельных подруг характерные черты — от не меняющейся годами стрижки до ощущения власти и того, что «я одна знаю, как надо». В «Алиби» много сцен, которые мы с Евгением перерабатывали, переписывали и перестраивали, чтобы добиться более тонких решений, показать близких людей, которые сохраняют доверительные отношения, несмотря ни на что. И у нас, я считаю, получилось.

Вообще весь мир «Алиби» придумал продюсер Александр Цекало. Позвать нас с Евгением на главные роли тоже было его идеей. Когда мы пришли на пробы к режиссеру Нурбеку Эгену, стало очевидно, что это то, что нужно. Где еще найти людей, которые могут сыграть такую степень близости и откровенности? У двух незнакомцев вряд ли бы это получилось.

— «Алиби» снималось для федерального канала, а «Министр» — для онлайн-платформы. Для вас как для актрисы площадка имеет значение?

— Сейчас нет. Более того, мне кажется, платформы пока что гораздо важнее, потому что возможностей больше: качество сценариев другое, меньше ограничений в темах. «Последнего министра» никогда не покажут по федеральному каналу. А мне важно рассказать эту историю — и в том виде, в котором мы ее рассказываем. Потому что это выводит киноязык на новый уровень.

— Вас тоже увлекает политика, как режиссера и автора сценария «Министра» Романа Волобуева?

— Ему интересна не столько политика, сколько мироустройство. До «Министра» Роман снял сериал про телеграм-каналы. Сейчас он тоже снимает сериал про некую систему, которая функционирует определенным образом. Ему интересно это разбирать. И мне с ним очень интересно. И нравится его юмор, потому что позволяет рассказать историю так, чтобы она была доступной, приятной и не раздражающей. Мы близко подружились и продолжаем работать вместе. И отдыхать тоже — однажды мы путешествовали на яхте, ему очень понравилось. Хочу отметить, что мы с моей подругой, художницей по костюмам Натальей Каневской, на яхте ходим простыми матросами: ставим паруса, готовим еду, отдаем швартовые.

— В шторм попадали когда-нибудь?

— Во время первого путешествия по Атлантике, между Канарскими островами. Очень сильная качка, волны огромные. Неприятно, конечно. Но ты же смотришь на капитана: он стоит нормально, не волнуется. И потом, сейчас весь мир окутан сетями бесконечными, и если надвигается действительно жуткий шторм, то вас порт не выпустит. Так что мы решили плыть с Гран-Канарии, где мы все рестораны уже обошли, на Тенерифе, пришли зеленые, но страшно гордые собой.

— А горы любите?

— Горы — да, а вот горные лыжи — нет. Очень люблю антураж: альпийское шале, деревья под снегом, глинтвейн на склоне перед подъемником, а вот лыжи не люблю. Когда я это поняла, вместо катания стала гулять по горам с собакой. Брала с собой бутерброды, термос глинтвейна, и мы прекрасно по шесть часов ходили по горам и лесам. И летом поступаем точно так же. Никогда не выберу для отдыха поездку в город. Городов и так много посещаю по работе. Поэтому я ценю возможность уехать туда, где никого нет. У меня есть любимый маленький остров в Эстонии, в Балтийском море. Летом там можно иногда за неделю никого не встретить. Сказочное место.

— Зато на работе вы все время окружены людьми… Для вас это сложно?

— Мне кажется, при правильной стратегии моя мизантропия не должна никого волновать, коль скоро она не влияет на качество моей работы. А она не влияет, потому что это вопрос воспитания. Нужно просто принимать: это ты умеешь делать, а это нет. Я не умею дружить ради выгоды. Поэтому я, наверное, упускаю какие-то возможности. Но можно себя насиловать, ругать за снобизм и мучиться, пытаться это изменить — а можно просто принять. Я принимаю. Ну вот так я устроена. Что делать? Очень жаль.

— Вы верите в актерское перевоплощение?

— Все же так не бывает, что в какой-то роли видна не я. Это все равно я, просто в других обстоятельствах. Я не знаю ничего про выдуманных персонажей, но могу взять и в своем опыте найти что-то, что максимально близко к опыту героев. Если у героя опыт потери — это смерть ребенка, то в вашей жизни опыт потери может быть совершенно другой, но всегда найдется некий объект, к которому вы можете обращаться со словами: «Мне жаль, что тебя больше нет».

— У вас был период, когда вам не хотелось играть?

— Был. Сразу после института мне вообще не хотелось играть, я не понимала, кто я и чем могу заниматься. А если я плохая актриса? Я же не хочу быть плохой. Но это было послеинститутской рефлексией, когда ты ушел опустошенным, ненужным, ничего не умеющим и не уверенным в себе (Ольга ушла со второго курса ВГИКа. — прим. ред.).

А потом был такой момент после фильма «Ленинград», когда вдруг стали приходить одинаково плаксивые сценарии. Тогда в целом и в кино, и на телевидении настал такой период безвременья, когда не было тем, не было героев, не было ничего. На молекулярном уровне меняется структура человеческого тела, когда ты читаешь всякую дрянь. Это, наверное, тоже гордыня, но я подумала: «А почему я должна иметь к этому отношение? Это же мое лицо, а я не хочу своим лицом отвечать за этот материал, мне стыдно».

— Почему гордыня? Если сценарий плох, зачем сниматься?

— С одной стороны, да, а с другой — это профессия, ремесло, которым надо заниматься, и заниматься постоянно, даже вопреки многим вещам. Есть принципиальные моменты, из-за которых следует отказаться от участия в проекте. Но есть и работа, которую тоже нужно делать. Профессия живая. А если ты сидишь дома и совсем ничего не делаешь, то ты же ничего не меняешь. Часто по такому поводу дают умные советы: «Пиши, делай что-нибудь». Но я не умею писать, не работаю в театре, у меня нет другого инструмента. Мое лицо и тело — это мой инструмент. Прекрасный, уникальный, я знаю, как владеть им сегодня. Это моя профессия, с ее помощью я, может быть, могу что-то поменять, и надо ею пользоваться.

— Кстати, а в театре вам было бы интересно поработать сейчас?

— У меня почти нет театрального опыта, всего два спектакля: один пять лет играли, а второй четыре раза. Но в моем нынешнем состоянии я не смогла бы прийти в театр и действовать, как марионетка в чьих-то руках. У меня другой опыт, мне нужно задавать вопросы и неинтересно просто выполнять чьи-то указания. Я бы хотела, чтобы нашелся режиссер, нацеленный работать со мной как с личностью. В кино я за это очень ценю Романа Волобуева. Но в театре такой человек мне еще больше необходим.

— А что, наоборот, может оттолкнуть вас в режиссере?

— У меня в целом не очень много режиссеров, с которыми я сотрудничала по несколько раз. Кроме Волобуева, это Нурбек Эген, который снимал меня в «Алиби» и «Самке богомола». Бывает, что ты понимаешь: это замечательный человек, но вы не сможете никогда вместе работать, потому что у вас разные взгляды на творчество. Или есть режиссеры, которые привыкли орать на площадке. У них такой способ общения с миром. Я не могу работать с такими людьми, даже если они гениальны. Я перестаю их уважать, а еще элементарно не могу сосредоточиться.

— Если говорить про амбиции — что вам в вашем нынешнем состоянии, с нынешним опытом было бы интереснее всего?

— Сниматься и снимать. Не как режиссер — это очень скучно. Когда мне кто-то пытается объяснить технические нюансы режиссерской работы, мне кажется, у меня в голове начинается белый шум. Но мне хочется создавать истории и воплощать их в жизнь. И сейчас я как раз занимаюсь одним сериалом как креативный продюсер — но давайте поговорим о нем, когда он выйдет.

Беседовала Полина Сурнина

Фото: Ольга Тупоногова-Волкова